Игры для мужчин среднего возраста - Страница 5

Я знаю все это по себе. По возвращении из интерната в родимую сторону мне безумно не хватало самых обычных вещей. Например, теплого ватерклозета со смывом.

Но ведь до семилетнего возраста я не ощущал никаких проблем от его отсутствия! И если б не моя длительная «командировка» в так называемую цивилизацию, то никогда бы и не ощутил.

Кстати, о ватерклозетах. Наш, интернатский, так же отличался от таежного, как средний советско-гостиничный от интернатского. И что-то мне подсказывает, что сортир в каком-нибудь многозвездном отеле в Монте-Карло может столь же разительно отличаться от отечественного среднегостиничного. Но ведь это не значит, что живущие в наших гостиницах – нецивилизованные люди и их надо срочно отесывать, оторвав лет на десять от семьи в монте-карловский интернат.

А если серьезно, в тайге мне не хватает не только клозета. Мне не хватает книг, которые привозят крайне редко из-за почти полного отсутствия читателей. Мне не хватает телевизора, по которому я с огромным наслаждением смотрю фильмы о природе как нашей, так и совсем далеких стран. Мне не хватает театра, в котором я так захватывающе проживал десятки чужих жизней.

В общем, мне много чего не хватает в тайге.

Но именно в тайге мой дом. И именно здесь я проживаю свою жизнь, а не чужую, как в интернате или в театре.

Я сейчас пишу эти строки в маленьком гостиничном номере. Мысль о дневнике возникла вчера. Решил не откладывать дела в долгий ящик. Купил тетрадку с железными кольцами и вот начал. На самом деле плохо начал – с вокзального мента. Как будто в Москве больше не о чем писать.

Так что немедленно исправлю ошибку и оправдаюсь перед Москвой и москвичами.

Этот город – самый красивый из всех, которые я видел. Даже красивее эстетского – изначально, по факту рождения – архитектурного артефакта Питера. Сумасшедшая радость закрученных маковок Василия Блаженного, беспорядочных, но веселых нагромождений Замоскворечья или маленьких разноцветных домиков Заставы Ильича очень близка моему туземному восприятию жизни.

Москва – это город-праздник. И люди здесь в большинстве своем соответствуют своему городу.

Хотя, конечно, это не относится к контингенту, в котором я по преимуществу вынужден вращаться.

Ладно, я подошел к главному. И для чего дневник завел, и для чего жизнь живу.

Я решил спасти свой народ. Всего-навсего.

Оградить его от всех смертельных опасностей, включая цивилизацию. Задачка достаточно безумная, чтобы быть решаемой. Но меня всегда тянуло к плохо решаемым задачам. И я обожаю тост бывших советских диссидентов, которые поднимали бокал «за успех нашего безнадежного дела».

Короче, я хочу создать резервацию для… пусть пока будут нанайцы. Если дело удастся, на последней странице дневника я напишу настоящее имя своего народа.

Слово «резервация» вызывает у всех моих партнеров по переговорам – назовем их так – священный испуг. И я их, конечно, понимаю.

Им с детства внушали про ужасных америкосов, у которых вместо сердца – доллар и которые сначала убивали бедных индейцев из пушек и ружей, а сейчас добивают алкоголем и табаком в концлагерях-резервациях.

На самом деле это не совсем так. То есть первая половина рассказа абсолютно верна: везде те, кто был сильнее, освобождали себе жизненные пространства, уничтожая более слабых. Североамериканцы убивали команчей и чероки, испанцы уничтожили инков и майя.

Мой хороший друг Ефим Береславский рассказывал про памятник, который он видел в далеком Уругвае. Старый вождь, молодой индеец и женщина с ребенком – вся четверка в позеленевшей от времени бронзе, – вот и все, что осталось от огромного племени, получившего от Всевышнего во владение просторные и плодородные уругвайские пампасы. Эту четверку местный гуманист-губернатор в середине позапрошлого века вывез во Францию, в Париж, где они – в точном соответствии с пословицей – в течение года и умерли. Домой вернули только скелетик младенца.

Ефим показывал мне фотографию памятника, и я был поражен выражением лиц индейцев. Они не были ни напуганными, ни обрадованными, ни обнадеженными. Это были спокойные лица людей, знающих, что вовсе не люди управляют главными событиями в их жизни.

А их вождь оказался пугающе похожим еще на одного человека, имя которого тоже пока рано называть вслух. Пусть пока будет просто – Шаман. Именно он первый произнес слово «резервация». Именно он вручил мне некоторые документы и адреса людей, без которых мое дело было бы уж слишком безнадежным. И конечно, именно Шаман дал мне амулет, висящий у меня на шее и позволяющий выходить из таких положений, из которых обычно выносят.

А резервация – это вовсе не добивание народа, если, конечно, не обносить ее колючей проволокой под током и оставить людям полную свободу выбора. Это просто ограждение тех, кто хочет жить по законам предков, от чуждого и зачастую враждебного мира.

И только благодаря резервациям до сих пор существуют примитивные (с точки зрения некоторых) народы Амазонии, пигмеи Экваториальной Африки, эскимосы вполне цивилизованной Америки. Конечно, и там все не гладко. И как только коренной народ становится помехой в деле добывания денег (руды, нефти, древесины, электроэнергии – список можно продолжать долго), его начинают старательно и целеустремленно домучивать. И вот тут-то резервация уже становится не одним из путей сохранения этноса, а единственно возможным.

Ну все. На первый раз хватит, с непривычки рука устала. Самурайский дневник начат.