Игры для мужчин среднего возраста - Страница 72

Еще через две минуты мы все были в луже в чем мать родила. Впрочем, даже вынимая из нее какую-либо часть тела, мы уже не рисковали нарушить правил приличия. Потому что были украшены ровным, почти черным, слоем теплой и довольно-таки вонючей грязи.

Лежать было, как обычно, – для меня-то это постоянная процедура: сначала – никак, а потом – все приятнее и приятнее. Даже дремота накатывала какая-то умиротворенная.

Однако уже очень скоро дед сначала крикнул Смагиной, чтоб она вылезала, а потом, когда та ответила, что уже ополоснулась, велел и нам бежать в реку.

– А я бы еще полежал, – теперь уже не хотел выходить Береславский. Он завалился у края лужи на спину, удобно пристроив затылок на мягкую траву. Пожалуй, только позой он отличался от блаженствующего гигантского хряка. Или гиппопотама с увиденной мной однажды ночью картины женщины-художницы.

С его высоко торчащего живота грязь плавно сползала вниз, в итоге живот у Береславского был двухцветный – черный внизу и весело-желтенький – сверху.

– Помрешь – належишься, – кратко объяснил ему дед. – Вставай давай.

Ефим, пыхтя и похрюкивая – ну, это я уже так, к слову, – вылез из «ванны» и неторопливо пошел за Стасом и Доком к реке.

И вот там его ждало ба-альшое разочарование! Мы как-то забыли сказать профессору, что температура в нашей реке никогда не поднимается выше четырнадцати градусов. А в луже-то было – плюс сорок!

– Ни за что! – заорал профессор, пощупав воду пяткой. – It is impossible! – От ужаса он даже перешел на иностранный язык.

– Посибол, посибол, – уверил его Шаман. – Или что, так обратно поедешь?

Береславский оглядел себя. Отчаяние светилось в его выпуклых карих глазах.

Все остальное тело было гораздо темнее. И пахло не розами.

– Тебе помочь? – участливо спросил Док.

– Как? – воздел руки кверху Ефим Аркадьевич.

– А вот так, – объяснил добрый доктор, дав профессору изрядного пинка. Тот шлепнулся в воду, как трактор с обрыва, и, стеная и фыркая, поплыл против течения.

Потом немного развернулся и, сверкая отмывшимся задом, направился к противоположному берегу, теперь уже напоминая не хряка, а безрогого лося.

Наша река никогда не была широкой, но я забеспокоился и собрался плыть за ним.

– Не боись, – осадил меня Шаман. – Он не хилее тебя будет. Только с пузом.

И точно.

Профессор доплыл до того берега и вернулся. Можно сказать, почти Белоснежкой.

Нет, нельзя сказать. Вряд ли Белоснежка была такой мохноногой. И мохногрудой…

– Вот ты какой, Док, – укорял его на обратном пути профессор. – А ведь клятву Гиппократа давал.

Док хитро посмеивался в усы.

– А ведь раньше ты был другой, Док, – продолжил нытье Береславский. – Раньше ты бы так со мной не поступил. До встречи с ней.

– С кем – с ней? – не понял Док.

– С козой, – объяснил рекламист. – Она взорвала твой мозг и изменила сознание.

– Ну, гад, – только и выдохнул Док.

– А что за коза? – поинтересовался я.

– Док расскажет, – перевел стрелку профессор. – Он по ним специалист.

Однако Док не только не рассказал, но даже показал Ефиму кулак. Я понял, что это у них глубоко личное, и отстал.

А потом все разделились. Стас с Доком и Татьяной Валериановной пошли гулять по деревне. А Шаман взял меня и Береславского и повел…

Вот этого я точно не ожидал.

Он привел чужака – пусть и моего друга – к родовому капищу.

Огромный камень и много маленьких камней. Большой сухой ствол с несколькими ветками, на которых – сотни белых и розовых тряпочек.

Это место точно не для туристов.

Но Шаман никогда и ничего не делает зря.

Мы постояли немного молча. Ефиму ничего не объясняли. Да он и так понял, с уважением отнесшись к чужой святости.

– Так ты думаешь, Ефим Аркадьич, что помогать слабым народам не надо? – спросил дед профессора.

А ведь не присутствовал при наших беседах!

– Помогают больным, – ответил тот. – Чтоб выздоровели.

– А разве мы не болеем? – спросил Шаман.

– Боюсь, что вы не болеете, – вздохнул Ефим. – Боюсь, что вы не соответствуете изменившемуся миру.

– Я тоже этого боюсь, – грустно согласился Шаман.

– Да ты что! – взвился я. Что же, вся моя деятельность никому не нужна? А как же идея с резервацией?

Как оказалось, про резервацию я сказал вслух.

Береславский задумался.

– Резервация как первый шаг, временный, годится. Чтобы просто не потерять этнос. А дальше все равно нужно перестраивать народ к новой жизни. Потому что перестроить мир под старую жизнь не удастся. Ну не захочет твоя Смагина прокуковать в избе всю молодость. Даже рядом с тобой.

– Значит, все-таки помощь? – уточнил Шаман.

– Больному – да, – согласился Ефим. – Если начнет поправляться – пусть пашет сам. Система должна быть самоподпитываемой. И устойчивой к внешним возмущениям.

– А если не начнет поправляться? – спросил я.

– Похоронить, – со вздохом ответил рекламист.

Потом мы еще долго говорили. Особо задели приведенные Береславским примеры «резерваций». Все – фактически из одного времени и даже одного географического места.

Один – нынешняя Палестина. Единственное в мире полугосударственное образование, уже три поколения живущее исключительно подаянием. Кормит – весь мир.

И в абсолютных цифрах, и на душу населения – куча бабок. И – минимум счастья. Даже не счастья, а элементарной жизненной защищенности.

Но и эта вялотекущая и безрадостная жизнедеятельность мгновенно прервется с прерыванием потока помощи.

Второй пример был с кибуцами. Тоже, по сути, резервация: уже не для попрошаек – все трудятся и зарабатывают сами, – но для тех, кто не готов в одиночку биться с окружающей действительностью. Сыты, обуты и дети образованны. Однако количество этих «неготовых» всегда постоянно и не превышает трех-пяти процентов от всего населения. Во все времена.

И третий пример – с самим государством Израиль.

Все начиналось как типичная резервация. Цель – сохранение этноса и его духовности. Сначала в бой пошли идеалисты: они отдавали идее все, часто включая и жизнь. И на этом этапе им требовалась материальная помощь извне.

Но когда задача сохранить – духовность, святыни, генофонд и даже язык (его пришлось реконструировать по священным книгам) – была выполнена, поставили следующую задачу – развить и приумножить.

– А ты считаешь сегодняшний Израиль навеки укоренившимся? – с сомнением спросил я. – При таком-то обилии врагов?

– Ну, больше полувека уже живут. Несмотря ни на что. Но вообще-то навеки или не навеки – уж точно определяют не люди, – улыбнулся профессор. – Просто люди должны делать все от них зависящее, чтобы навеки.

– В общем, начиная со второго варианта сценарий «резервирования» становится перспективным, – подытожил Береславский.

После, уже в избе, Шаман заставил Береславского еще разок обнажить свой немалый торс и даже уложил его на лежанку. Затем тщательно потер ему – повыше брюк, пониже лопаток – какой-то вонючей мазью и пару раз что-то там в спине торкнул. Профессор взвыл, а потом, прислушавшись к себе, разулыбался: то, что гнусно тянуло несколько лет, вдруг ушло бесследно.

– И больше не заболит? – счастливо спросил он.

– Заболит, конечно, – успокоил Шаман. – Ты ж не молодеешь. Пойдешь к хорошему мануальному терапевту. У тебя в поясничном отделе защемление. – Он говорил простыми словами, но я-то знал, что Шаман и с Доком способен пообщаться на одном языке. – И вот тебе еще, – протянул он рекламисту склянку из темного стекла.

– А это зачем?

– Общеукрепляющее, – объяснил дед. – По одной капле в чай. Неделю капаешь, неделю – нет. Три раза в день. Три цикла. Легко запомнить.

– И что будет?

– Надеюсь, что ничего, – усмехнулся Шаман. – А вот без этих капель – будет чего.

– Почему? – напрягся рекламист.

– Потому что не молодеешь, я же сказал. И на стуле целыми днями зад греешь. И на баб расходуешься не по возрасту.

Ефим почтительно и с некоторым смущением слушал Шамана. А потом, как мне показалось, вдруг с ужасом представил, как если бы его Наташка обладала такими же способностями. Спина бы у него, конечно, не болела. Но…

Уезжали – уже начало темнеть. На прощание Шаман удивил меня еще раз. Он подарил Ефиму амулет – маленький многоугольн