Игры для мужчин среднего возраста - Страница 59

Все это было не особенно интересно, но на первом этаже – гульбище устроили на втором – в закрытых стеклянных витринах остались несколько экспонатов от проходившей здесь же выставки медицинской техники.

Я онемел, лишь его увидев.

Объемистый чемоданчик серебристого металла имел не только кучу замочков и ручек для переноски, но даже закрытый резинкой выход для подключения внешнего электропитания. Примерно четверть объема под верхней крышкой была занята чем-то электронным, что тоже следовало бы разглядеть подробнее.

Но три оставшиеся четверти буквально не давали мне оторвать глаз. Там в углублениях, выдавленных в специальном пористом материале, отсвечивали нержавейкой хирургические инструменты одной хорошо известной мне фирмы. Когда я работал в Ираке, я оперировал именно ими.

Черт, кто-нибудь может объяснить мне, почему в Ираке такое есть, а у нас – нет? Неужто нефтедоллары чем-то друг от друга отличаются?

Я стоял, как мальчишка, уткнувший нос в витрину магазина игрушек. Все наши уже прошли наверх, а я все никак не мог отлипнуть от стекла.

– Жуть какая, – раздался рядом знакомый голос. Значит, не все ушли наверх. Кое-кто не торопится, уверенно, но неспешно влача свое пузо. – Док, а правда, что среди хирургов шестьдесят семь процентов – садисты?

Ну что этот человек еще может спросить?

– Неправда, – ответил я. – Шестьдесят семь – это среди стоматологов. Среди хирургов – семьдесят четыре.

– Понял, – ответил Береславский. – А ты что, и впрямь фанатеешь от всех этих крючков?

Эх, знал бы ты, парень, что чувствует хирург, когда копается в чужих внутренностях поганым инструментом! Мне даже в кошмарах не раз снились скальпели, которые не режут, зажимы, которые не зажимают. И еще, отдельно, – крючки, которые саморазгибаются…

– Сколько ж это чудо стоит? – спросил меня Ефим.

Самое забавное, что я примерно знал. В Ираке чуть не оставил за похожее все деньги от полугодичной командировки. Чемодан там был малость побольше, но без электроники.

– Не меньше пяти тысяч евро, – объяснил я нуворишу. – Моя годовая зарплата.

– Моя – тоже, – хохотнул рекламист.

Он уже рассказывал, что в своем институте, где пару часов в неделю преподает маркетинг, получает негусто.

«Но ведь это ж развлечение, а не заработок», – сказал я ему тогда. На что он бессовестно заметил, что и у меня тоже – развлечение. И что, если б не развлекало, возил бы я из Турции кожаные куртки, а не из Афганистана – стальные осколки. К тому же в собственной заднице: я имел глупость и про этот эпизод своей биографии рассказать безжалостному профессору.

Потом мы поднялись на второй этаж, там опять закрутилась пьянка, и дальше уже было неинтересно.

Машину ощутимо тряхнуло на выбоине – все же сибирские дороги были в среднем хуже, чем в европейской части.

Я очнулся и посмотрел вперед.

– Ты уже вернулся? – спросил меня Ефим. – Я тебя про мечту спрашивал.

– Не скажу, – ответил я насмешнику. – Тебе не понять.

– Чего ж не понять? – удивился Береславский. – Очень даже все просто. Ты – садюга. Тебе бы все резать и пилить. Значит, опять думал о вчерашнем чемодане.

Мне эта его способность мысли угадывать чертовски не нравится. Не в первый раз, между прочим. Интересно, как оно у него получается?

– Что? Угадал? – заржал Береславский. Но тут же забыл обо мне. Да и я о нем, потому что, не будь привязанным, снова бы въехал в лобовое стекло. – Смотри, что, сучонок, делает! – взвился наш водитель. – Пардон, мадам! – Это он уже Смагиной адресовал.

Сучонком был парень на серебристой вазовской «девятке», украшенной сзади кучей фонариков, надписью «Стритрейсер» на русском языке и двумя огромными глушителями. Он по очереди обогнал наши задние машины, а теперь крайне грязно сделал и нас.

Таких людей я никогда не понимал: ну пропустил бы встречного и спокойно обогнал сразу всех. Зачем заставил нас резко тормозить?

– К чему ж он второй приделал? – искренне заинтересовался я глушителями.

– Я бы тебе объяснил… – пообещал Ефим, хищным глазом прицеливаясь в нарушителя правил дорожного движения.

Его нога уже мяла газ, а рука – кнопку вызова на рации.

– Второй! Говорит Третий!

– Слышу, Второй! – ответил передний экипаж.

– Давай пацана отрихтуем!

– С удовольствием.

Этих парней о глупостях упрашивать не надо.

Теперь дорога была совершенно пустая, и «девятина» собралась податься влево, чтобы обогнать второй экипаж.

Но не тут-то было! Наши ребята были ни на йоту не умнее этого придурка. Второй тоже принял влево, загораживая ему дорогу. А Ефим добавил газу и подвел свой «кенгурятник» буквально вплотную к багажнику «девятки».

Но этого ему показалось мало.

– Банзай! – азартно заорал профессор, давя на газ. Второй тоже пришпорил, но далеко зад от наказуемого не убирал. «Девятке» деваться было некуда: обгонять не давали, отстать – тоже. Тащили его так минуты три, не меньше, пока не показалась встречная.

– Третий, отпускаем баклана, – просипела рация.

– Разрешаю закурить и оправиться, – смилостивился Береславский, сбрасывая скорость и уходя вправо.

«Девятина» не стала искушать судьбу дальше, закивала правым подфарником – до этого до обозначения маневров она не снисходила – и пришвартовалась к обочине.

Пожалуй, Ефим правильно сказал. Не знаю, курящий ли он, но оправиться ему точно не помешает. А может, почиститься.

– Ефим, ты уверен, что все сделал правильно? – спросил я нашего водителя.

– Не очень, – извиняющимся тоном сказал Береславский.

Ну хоть не упорствует в глупости, и то слава богу.

– Тот парень на «девятке» – хулиган, но и ваши друзья не лучше, – деликатно сказала Смагина, упомянув в числе «не лучших» только друзей.

– Да ладно вам, – вяло отбивался Береславский. – Ничего ж не случилось.

– А зря, – серьезно сказал Самурай. – Надо было давить подонка. А потом вырезать у него печень.

В общем, заклевали они командора, и я решил заступиться:

– Все, народ. Он не виноват. Это у него от утреннего обжорства.

– И ты, Док… – выкатил на меня глаза Ефим. – Тогда я тебе одну тайну не выдам. А она тебя очень даже касается.

И ведь задел! Не люблю, когда есть тайны, которые меня касаются.

Я уже был готов покаяться в своей дружеской нелояльности, как нас отвлекла обеденная остановка: первая машина, а за ней все остальные подрулили к небольшой, но все же двухэтажной деревянной постройке, на которой гордо сияла надпись: «КАФЭ-БАР». Именно так и сияла – через букву «Э».

Деревни никакой не было. Был старый мощный лес, выдранная из него поляна, и на краю поляны – «КАФЭ-БАР».

Моторы умолкли, народ вышел на улицу. Человек поболее десяти. Но неожиданно все замолчали. Прямо разом.

Это было что-то удивительное. Раскаленная черная дорога улетала вдаль, сначала спускаясь вниз, а потом снова залезая в гору. Над ней знойно переливался обычно прозрачный воздух.

Во все стороны, сколько хватало глаз, тянулись леса. И почему-то пахло не грибами, а медом.

А тишина стояла такая…

Да это даже и не тишина была. Птицы пели. Кузнечики стрекотали. Ветер шелестел. Короче, тишина была нечеловеческая. Или, наоборот, человеческая? Ведь это шум от людей отсутствовал.